Индия по-русски ~ мобильная версия

Ахмедабад-4. Мечети и шейхи

Atma Сб, 04/09/2010 - 02:35

...Прямо из области сладкого вечного сна, которым объяты мертвые султанши, - прямо от памятника женщинам-жертвам и матерям, ступаешь на широкий помост (с водоемом по середине), расстилающийся с восточной стороны перед грандиознейшей в краю мечетью, куда - как и повсюду в странах "пророка" - прекрасному полу нет непосредственного доступа, ибо представительницы его считаются существами низшего порядка.

В общем размеры ее не особенно значительны: но цвет ли плитняка, из которого она выстроена, или неопределенность освещения придают ей внушительную внешность, - только последняя необыкновенно оригинальна и эффектна. Сотни столбов целым светлым лесом углубляются в ослепительно яркое сооружение. От большого центрального купола по крыше расходятся закругления уменьшающихся размеров. Боковые галереи, с начертанием из Корана на стенах (вроде такой: "да будет благословение Божие на Магомете и четырех первых халифах") много увеличивают силу впечатления.

Семьдесят лет назад, преддверье еще украшалось двумя стройными, художественно орнаментированными минаретами. Когда Ахмедабадом завладели англичане, вскоре произошло землетрясение, на половину низвергнувшее ненадежные вышки, откуда звучал призыв муэдзина. У порога, среди сверкающего белизною камня, темная полоса, согласно преданию - подножие джайнского кумира Парсваната, погребенного здесь умышленно головою вниз, чтобы "правоверные", вступая в "дом молитвы", могли наступать на ненавистный объект идолослужения. Поруганное изваяние представляло древнего аскета, пользовавшегося покровительством огромных змей, которые и изображались с ним вместе.
Против входа внутри, по-арабски вырезаны на мраморе фона следующие уясняющие смысл насилия слова: "эта просторная мечеть воздвигнута Ахмед-шахом, верующим рабом Аллаха, ищущим милости Божией. Лишь Он - благ, лишь Ему подобает поклоняться". Время создания - январь 1423 г.
Улица придвинулась к величественной мечети и докучно опоясала ее невзрачными домами. Прежде иноверцам нельзя было бы войти в нее, без туфель на обуви: теперь доступ свободен, - толпа равнодушна при посещении туристов, - узорчатые цветные ниши, в золотистой мгле молитвенного здания, дороже и ближе сердцу чужестранца с эстетическим развитием, чем потомкам мусульман-завоевателей края...

Невольно бросаются в глаза массивные трехстворчатые ворота (Тин Дарваза), игравшие некогда роль в истории Ахмедабада, как главный путь из предместий в крепость, где находился пышный дворец султана и куда на обсаженный пальмами, тамариндовыми, лимонными и апельсиновыми деревьями "Майдан-шах" (так сказать "Красную площадь") раболепно стекался в известные дни сонм блестящих дружинников средневекового Гуджерата.

Именно этой дорогой бесстрашно направил своего коня четырнадцатилетний правнук Ахмеда - Махмуд Бигура, когда местная знать вздумала своевольничать, а он - с гордым вызовом, почти без свиты, под "зеленым" зонтом, обнажив обоюдоострый меч - устремился против них. При маратах эти же врата, ради гаданья, обстреливались индусскими воиноначальниками: кто попадал пятью стреляли в узкий верхний карниз, тому судьба сулила успех.

Крепкий здешний кремль, считавшийся встарь столь же неприступным, как напр. Кабул и Кандахар на севере, именовался Бхадр. Палаты царя или наместника отличались тогда сказочной роскошью, затмевавшею даже императорскую столицу. Недаром народная поговорка гласила, что "Дели стоит на ячмене и пшенице, Ахмедабад же на коралах и жемчугах". Гуджарату, правда, были в то время подвластны 84 гавани.
Походы воинственных подданных Ахмед-шаха простирались с одной стороны на север, до Синда, обороняемого искусными туземными стрелками, а с другой на юг, до группы островов, составляющих и окаймляющих нынешний Бомбей, где тогда тоже пытались стать твердой ногой индусские витязи из Деккана.
Стоило вообще какому-нибудь близкому или дальнему радже прогневить властителя, повелевавшего в Бхадре, оттуда высылались десятки тысяч отборного войска, - и всякое сопротивление, всякий дерзкий вызов беспощадно карались. Султанам иногда достаточно было незначительной вины (напр. жалобы ограбленного язычниками муллы, направлявшегося на богомолье в Туркестан), чтобы двинуть рать против соседа-иноверца, лишить его "золотого" зонта и княжеских драгоценностей, опустошить чужую землю.
Однако, наряду с такими вспышками вражды, иной из царей Ахмедабада не прочь был иметь министром умного брамина, наслаждаться неуловимыми прелестями древне-индийской пляски или музыки, наконец по своему чтить языческую Сарасвати, богиню знания, драматического искусства и красноречия.

Параллельно строились, мечеть за мечетью, так что число их достигало одно время до тысячи, как бы во исполнение слов "пророка": "кто искренно воздвигнет таковую, тому будет уготовлено особое жилище в раю". И тем не менее в XVII столетии Селим-шах поместил на своем любимом балконе (у чертогов, блиставших позолотой и живописью) изображение Пресвятой Девы Марии. Есть ли возможность сопоставить и объяснить подобные крайности? Они положительно обусловливались аскетически- религиозным духом известной эпохи. Например, гуджератский султан Махмуд Бигура окружал себя с молодости замечательными людьми.

Из них самым характерным считался некто Малик-Мухаммед-Ихтияр. Стоит хоть вкратце помедлить над этой личностью, чтобы представить себе более или менее ясно своеобразное настроение, проникавшее тогда заметную часть обновленного мистицизмом индийского ислама. Когда султан Махмуд воцарился, он пожаловал своего ближайшего друга Ихтияра званием хана; но тот отказался от последнего, говоря: "мое имя Мухаммед... какой сан может быть выше этого имени?" Принявши все-таки, против воли, султанский фирман о своем утверждении в высоком достоинстве. Малик всегда бережно хранил таковую грамоту.
Однажды он следовал в паланкине по предместьям Ахмедабада и случайно остановился отдохнуть под деревом, около которого какой-то мулла, сын знаменитого и "святого" шейха, обучал мальчуганов. Вельможа вступил с ним в разговор и оба вдруг до такой степени понравились друг другу, что сановник решил отречься и от всего ненужного ему внешнего почета, и от давно постылой роскоши, дабы стать другим человеком. Вернувшись домой, Малик отпустил на волю рабов, отдал замуж рабынь, возвратил султану коней, слонов и богатства, коими пользовался по его милости. Двор изумился. Целый город пришел в смятение. Правитель подумал, уж не оскорбил ли кто-нибудь Малика и не этим ли истолковать странность его поступков. Но тот ему сказал: "до сих пор я служил только тебе, в будущем я не хочу служить никому".
Остальные царедворцы попытались уговорить Ихтияра придти в себя. Он же позвал брадобрея, велел себе обрить всю голову и брови, затем послал за женою и объявил ей: "можешь возвратиться к своим родным, если хочешь снова выйти замуж". Она изъявила желание следовать за ним. Тогда он сказал: "принеси свои украшения и брось их, надень платье любой служанки и уйдем отсюда"... Шейх принял их обоих и принялся учить Малика той премудрости, которою сам обладал.

Едучи однажды с охоты, султан лично увидал, как его прежний приближенный раболепно исполняет всякую тяжелую и грязную работу для своего духовного наставника, носит ему воду из отстоявшей на некотором расстоянии реки Сабармати, у Ахмедабада.
Народ дивился, глядя на подобное глубочайшее смирение и победу над собою. Ихтияр вскоре стал святым в глазах толпы. Шейх, убедившись в этом, передал (ему в наследие) свое выдающееся положение в краю. Малик нехотя принял его и, чтобы как-нибудь повлиять на ревнителей, отовсюду стекавшихся к нему за благословением и советами, по временам смущал их неожиданными требованиями: положим, - начинал посещать его богач, верхом на добром коне, - праведник настаивал, до тех пор пока гость не дарил лошади бедным и, очевидно, на первых порах опасался снова явиться на поклон. Тем же способом Малик умел отвадить многих состоятельных людей, не любивших исполнять его вечного призыва щедро делиться с неимущими. Слава нового "старца" от этого только росла и росла. Про него или про кого-то другого в Ахмедабаде сложилось даже предание, будто устоять против пламенного красноречия таких мужей в конце концов никто не мог: царедворцы умаливали самих султанов не идти на проповедь мистиков, чтобы их не заслушаться, чтобы не отказаться от власти и не вступить в ряды "правоверных", избравших путь подвига и просветления.

В старой крепости теперь почти не сохранилось достопримечательностей. Прежний дворец сначала был обращен маратами в арсенал, а потом англичанами в тюрьму, где заключенные добывают себе хорошие деньги изготовлением прочных пеньковых ковров.

Туристы с живейшим интересом осматривают окна, вделанные над валом мусульманского кремля и составлявшие некогда фасад мечети Сиди Сеида (одного раба, достигнувшего в Ахмедабаде и власти, и богатства). В то время множество невольников легко выбивалось на дорогу почестей и чисто исторического влияния. Восток вообще (особенно же мир ислама) постоянно следовал демократическим принципам, и купленный слуга в сущности искони считался, да и теперь (вопреки мнениям филантропов на Западе) считается членом семьи хозяина человеком, а не вещью, предметом попечения для доброго и разумного владельца. Поэтому-то среда рабов и выделяла так часто в Африке и Азии государственных деятелей и даже султанов. В Гуджерате вольноотпущенники нередко славились затем громким успехом на войне, неслыханно-широким прямо русским гостеприимством, роскошью, с которой они одевали свою челядь в бархат и парчевые ткани, оправляя ей оружие в настоящее золото.

К числу таких именно лиц мог и должен был принадлежать строитель мечети (ныне обращенной в правительственное учреждение, после того как ее осквернили мараты), к резным окнам которой мы подходим. От прежних пяти остаются четыре. Приближаясь к ним по неровному песчаному возвышению, высоко над землей видишь изумительнейшее художественное подражание растительному царству, сотворенное из мрамора нежным и воздушным резцем неведомого гуджератского маэстро. Какая-то американская компания завела в Ахмедабаде мастерскую, где изготовляются образцы подобной резьбы, для отправки за океан. Оригиналы представляют каждый поверхность в полторы квадратных сажени. Маленькие пальмовые деревца изящно вплетены в ажурный камень девственной белизны, словно искушают саму природу Индии божественною законченностью форм, заставляя забыть, что повсюду кругом в столице края - запустение и прах старины: уцелело светится и блистает чистотой одно искусство!

Дорога городом изгибается в сторону от прежней крепости. Туземные кварталы, - местами представлявшие сплошную массу домов, которая еще недавно делилась на однородно-замкнутые околодки, до кровопролития враждовавшие даже по временам с соседями, принадлежавшими к другим ремесленным цехам, - разрастаясь вширь и вкось, постепенно теряют свою живописную внешность, при переходе в менее густо заселенные участки.

От одной полуразрушенной лестницы ведет подъем к весьма красивой мечети и смежному с ней мавзолею. Оба сооружения носят имя Рани Асни, вдовы султана Махмуда Бигуры (XVI столетия), - причем "дом молитвы" считается "жемчужиной" среди архитектурных достопримечательностей Ахмедабада.

Красный плитняк послужил материалом здания Причудливый, индусский по характеру и выполнению орнамент лепится по стенам, пышными складками обвивается вокруг тонких и сравнительно низких минаретов, - куда, вдобавок, во внутрь как бы умышленно нет доступа муэдзину, приглашающему "правоверных" на единение с Аллахом, - крупным узором врезается в каменную грудь одиноко стоящего памятника, достойного лучшей участи.
Обычных в такой постройке арок не существует, если не считать какой-то малозаметной боковой. Двенадцать изящнейших колонн подпирают крышу. Солнечный блеск не проникает до холодных плит мечети, а только отражается в ней странным лучистым сумраком, который красноречиво говорит воображению об эпохе, когда два диаметрально противоположных начала (реализм ислама и экзотизм брамино-джайнского ваяния) вошли в случайный союз: дорогое кружево лепной работы язычников явилось как бы дополнением простодушно-ясному предначертанию ислама "славить Бога благости и сил, не сотворяя себе кумира".

Рядом - массивная и довольно неуклюжая гробница Рани Асни. На кровле ее, нахохлившись, сидят противные коршуны, слетающие сюда с недалеко отстоящей парсийской "башни молчания". Перед самой оградой, на улице, торчит безобразный фонарный столб. В крошечных грядках, между мечетью и могилами, сохнуть цветочки. Проза жизни на каждом шагу берет верх!!.

Автор и источник публикации: 

В области неувядающей старины


Напишите отзыв или вопрос

Укажите email для уведомлений об ответе (не показывается).
ж
1
я
Ф
С
Введите код без пробелов, учитывая регистр

Популярные статьи

| Авторы Индонета | Создатель Индонета | Контакты | Правила сайта | Карта сайта | FAQ |
Рейтинг@Mail.ru